Убийство в спальном вагоне - Страница 27

— Ты можешь мне сказать, что так напугало убийцу? Что он мог знать, этот Риволани?

Габер с полным ртом ответил: не знаю. В общем, если бы Риволани хоть что-то знал, то наверняка рассказал бы ему, ведь он сам его допрашивал.

— Ты не понимаешь, — возразил Грацци. — Не исключено, что он что-то увидел, но не придал значения. А то, что ему показалось не важным, для нас как раз важно. Как ты думаешь, зачем в течение двух дней убивают двоих, тоже находившихся в этом купе?

Габер ничего не ответил. Кивнул, допил кружку пива, отлил себе половину оставшегося у Грацци и тоже выпил.

— Он наверху, — сказала консьержка. — Надеюсь, вы не станете его донимать, он и так очень расстроен.

Им открыл брюнет лет двадцати, высокий, красивый парень по имени Эрик Гранден, с матовой кожей и непокорной прядью волос на лбу. Просматривая документы, Грацци увидел, что настоящее имя его Шарль. Он непрерывно курил сигареты «Житан», прикуривая одну от другой и держа их в длинных нервных пальцах. Худощав. Надетый прямо на тело пуловер казался великоватым.

Комната была маленькая, вся набитая книгами. Зажженная газовая плитка стояла на столе прямо среди тетрадей и отпечатанных лекций.

— Я готовил себе кофе, хотите?

Он подал Грацци кофе в чашке, а себе налил в стакан, куда плеснул немного вина. На его руке были анодированные часы. И носил он их на внутренней стороне руки, точно так же, как маленький Жан-Луп.

— Мне их подарила Жоржетта, — сказал он. — Предупреждаю ваши вопросы: да, я был ее любовником, я любил ее, она меня тоже любила, и в ту субботу утром, когда все это случилось, я собирался на факультет. Консьержка, которая принесла мне белье, может это подтвердить.

Она уже сделала это. Кроме белья — двух выстиранных сорочек, та принесла ему еще молоко и хлеб.

— Я ничего не знаю, ничего не понимаю. Мне стало известно об этом из газеты только вечером у приятельницы в Масси-Палезо. У меня была машина Жоржетты, она все еще у меня. Я ничего не понимаю.

Лицо его было измученным, в глазах настоящие слезы. Он отвернулся, чтобы зажечь очередную сигарету, держа ее своими длинными пальцами подростка.

Грацци стоя выпил кофе и осмотрелся. На стене были наклеены вырезанные из газет, не имеющие смысла фразы и фотографии разных животных с большими ласковыми глазами.

— Я учусь в ветеринарном институте, — объяснил он. Его интересует исследовательская работа. Когда-нибудь он обзаведется фермой в Нормандии и сделает ее клиникой-лабораторией, где будет выращивать путем скрещивания великолепных животных с такими же, как у этих, ласковыми глазами. Или отправится в Австралию, Южную Америку, еще куда-нибудь, где есть большие мирные пространства и, конечно, животные. Люди не интересуют его. Они гадкие и мерзкие существа.

— С каких пор вы с ней знакомы?

— Два года. Я поселился тут два года назад.

— Вы сразу стали ее любовником?

— Нет. Много позже, с полгода назад. Но я часто приходил к ней, мы вместе обедали, болтали.

— Вы знакомы с Бобом Ватски?

— Это он нашел мне комнату. Мы познакомились в одном из заведений Латинского квартала. Он играет там на саксофоне. Если вы думаете, что это сделал он, то ошибаетесь.

— Он был тогда ее любовником?

— Да.

— Вы это знали?

— Знал.

— Вы что, были ее любовниками одновременно?

В его глазах промелькнуло удивление, что-то в них блеснуло, он коротко рассмеялся и сказал, что у него много подружек.

— Иногда по вечерам вы встречались с Бобом у нее?

— Ну и что из того?

— Ни вы, ни он не ревновали ее друг к другу?

Он снова рассмеялся коротким и невеселым смехом, пожав плечами, так как понял, к чему клонит Грацци, и это показалось ему глупым.

— Если вы думаете, что ее убили из ревности, то выиграете больше времени, поискав где-нибудь в другом месте.

Он неожиданно повысил голос и сказал: да черт же возьми, Жоржетта вольна была любить кого хочет, он не только не ревновал, но, случалось, они обедали втроем, когда он сталкивался у нее с Бобом, он может еще рассказать инспектору многое, но тот все равно не поймет, а что, разве это запрещено законом?

Грацци не очень понимал, симулирует ли он гнев, чтобы скрыть нервозность, или это вызвано чувствами, которые он не мог объяснить.

— А некоего Пьера Бекки вы знаете?

— Кого?

— Стюарда Пьера Бекки… Ладно, неважно. А об актрисе Элиане Даррэс вы когда-нибудь слышали от Жоржетты Тома?

Зажигая очередную «Житан» от окурка, он ответил — нет, нет, никогда. Отвернулся, чтобы бросить окурок в картонку, служившую пепельницей.

— А о шофере по имени Риволани? Постарайтесь вспомнить. Риволани. Если вы хотите нам помочь, это крайне важно.

Прикрыв глаза от дыма, тот покачал головой, провел рукой по лицу. Ответил — нет, не помнит, ничего не знает.

— Вы сказали, что в субботу были у девушки в Масси-Палезо.

— У молодой женщины, а не девушки. Она замужем, у нее трое детей. И это совсем не то, что вы себе вообразили.

— Стало быть, вы не должны были в тот день встречать Жоржетту Тома?

— Я даже не знал, что она приезжает. Она мне ничего не говорила. Представьте себе. Бывало, что мы не виделись неделями. Я возвращался поздно, она задерживалась на демонстрациях своей продукции. Если ей нужна была машина, подсовывала под дверь записку, и я отдавал ключи консьержке.

Он смотрел Грацци прямо в глаза, облокотившись о стол, скрестив руки, в одной из которых была зажата сигарета. Прядь волос спускалась на лоб. Несчастный и упрямый.

«Я только теряю время», — подумал Грацци. И ушел.